Николай Павлович Полянский

«Воспоминания банкира»

Эти мемуары, завершенные автором в 1921 году, опубликованы в книге «История банка России» по рукописи, оригинал которой был подарен правнуком их автора Н.В. Полянским Музейно-экспозиционному фонду Банка России.

В воспоминаниях подробно описываются все места службы Н.П. Полянского — видного чиновника Государственного банка, в разные годы бывшего управляющим нескольких его территориальных учреждений, в том числе и период работы в Рыбинске.

Рыбинск, 1880-1896 годы

Приехал я в Рыбинск в ноябре месяце 1880 года. Остановился в гостинице Зимина на Крестовой улице. Не успел, что называется, ввалиться в номер, нам докладывают, что старший помощник контролера Николай Михайлович Воскресенский желает меня видеть.

Входит невзрачного вида с красным лицом рябенький человечек и рекомендуется:

— Счел долгом явиться, ваш старший помощник.

— Зачем, — говорю, — изволите беспокоиться? Ведь теперь всего один час дня и у вас должны идти занятия?

— Нет, занятия у нас всегда оканчиваются к часу дня. Я теперь совершенно свободен. Не нужно ли с моей стороны каких-либо вам услуг?

На мое удивление, что так рано они оканчивают занятия и что это должно быть неудобно для публики, он сказал, что публика к этому приучена, что в час дня заканчиваются занятия; и биржа, и что весь город в это время прекращает свою деловую жизнь. Обыватели расходятся по домам или гостиницам.

Поблагодарив Воскресенского за любезность, я пожелал ему всего хорошего, но он не уходил, сказав, что желает кое о чем меня предупредить.

Хотя я на это и поморщился, но все же приготовился слушать. Воскресенский по первому же апцугу начал на чем свет стоит разносить управляющего Николая Дмитриевича Погорельского и плести на него всевозможные гадости, причем особенно восторгался моим предместником Николаем Аркадьевичем Машновцовым, сумевшим после бывших при Погорельском растрат держать его в руках.

Все это, а равно и сам мой помощник Воскресенский, произвело на меня отвратительное впечатление. Видимо, Воскресенский старался всячески меня против Погорельского вооружить. Думаю: «Ну, хорош, должно быть, ты и сам, мой милый!»

Поблагодарив еще раз Воскресенского за желание быть полезным, я сказал, что напрасно он беспокоился знакомить меня с Погорельским; что я имею о нем очень хорошие сведения и что я во всяком случае приехал не ссориться с ним, а хорошо служить и делать свое дело, и что привык разбираться в людях по личному своему впечатлению. Послужу и все увижу сам, а пока до свидания.

Первый мой выход был в церковь, чтобы отслужить панихиду по родителям, а затем пошел пройтись по городу, чтобы познакомиться на первое время хотя бы с главными улицами.

Город произвел неважное впечатление: улицы узенькие, в том числе и главная Крестовая. Собор же в Рыбинске очень хорош.

Зимой Рыбинск живет тихой местной жизнью; летом же во время навигаций с приходом хлебного каравана оживляется.

Приезды иногороднего купечества бывали огромные, а также наплыв хлебных грузчиков и других чернорабочих. Оживление на Волге было очень большое. Караван с нагруженными хлебом баржами тянулся на несколько верст.

Хлеб к Рыбинску идет со всей Волги, Камы и их притоков, а затем отправляется дальше на Петербург по Мариинской системе и по железной дороге, и уже в меньшей степени ? вверх по Волге. Из Петербурга хлеб шел за границу.

Народонаселение Рыбинска в летнее время увеличивалось в пять раз, то есть с около двадцати тысяч постоянных жителей тысяч до восьмидесяти и до ста.

Жизнь летом в Рыбинске прямо-таки кипела. На Рыбинской бирже можно было встретить весь цвет приволжского купечества.

Не проданный во время навигации прибывший в Рыбинск хлеб оставался зимовать в многочисленных местных амбарах до следующей навигации и частью перемалывался в муку на рыбинских мельницах…

На другой день приезда в Рыбинск я сделал визит управляющему Николаю Дмитриевичу Погорельскому и некоторым другим старшим служащим. Погорельский произвел на меня хорошее впечатление, но показался человеком с какими-то странностями. На все, что бы ему ни говорили, он имел привычку отвечать: «Что вы?.. Неужели?..»

Так что приходилось по несколько раз сказанное ему повторять. Все же оказался он человеком неглупым и развитым. Но, как потом я убедился, любившим послушать, причем вечно находился под чьим-либо влиянием, и, что самое неприятное, этим пользовались всякие отбросы учреждения. Первое время по моем приезде он всецело был под влиянием одного из кассиров ? весьма грязноватого и глупого человека, а затем подпал под влияние возведенного им в секретари помощника контролера.

Был ли Погорельский абсолютно корректен, я уверен не был, хотя, может быть, такая неуверенность с моей стороны была следствием разных на него наветов его же благоприятелей; но я во все время моей с ним службы держал себя начеку.

Нельзя все же отнять от него, что он был очень опытный управляющий. Я от него многому научился. Правда, своей продолжительной службой он был несколько окрылен и часто своими административными действиями превышал свою власть, но я всегда, может быть, и во вред себе, по возможности его сдерживал: частью убеждениями в неверности его взглядов на дело, а частью и официальными на его имя заявлениями о неправильности принятых им решений.

О наших домашних по службе столкновениях, очевидно, доходило стороной и до центрального управления, так как в Рыбинске бывали весьма частые ревизии, но [они] всегда сходили благополучно, так как я на него никогда никаких жалоб не приносил.

Одним словом, наши с Погорельским служебные отношения сложились так, что я во все шестнадцать лет с ним службы был его нянькой.

Проверять, правда, приходилось много, и мое усердие в этом Погорельскому не очень нравилось, так как это относил он с моей стороны к нему недоверию; но я продолжал делать свое дело, не обращая на него никакого внимания. Погорельскому при мне повезло. Он стал получать награды, между тем как ранее их не получал.

Когда Николай Дмитриевич Погорельский вышел в отставку, а я был уже управляющим в Ярославле, то одному из моих ярославских сослуживцев пришлось ехать с ним по железной дороге в одном вагоне.

К моему удивлению, он этому моему сослуживцу сказал, что меня всегда очень высоко ценил и виноват предо мною тем, что лет на пять задержал меня по службе. Что обо мне его спрашивало центральное управление, желая дать мне повышение, но он дал не вполне благоприятный отзыв; что он отлично знал, что я гожусь куда угодно, хоть даже в столичные города, но ему было неприятно как человеку старому видеть, что я во многом был осведомленнее его, так как я будто бы бесцеремонно позволял себе его учить.

Совершенно уверен в том, что здесь что-нибудь не так, и, вероятно, какое-нибудь недоразумение.

Я всегда по отношению к Погорельскому держал себя с большим тактом. Всегда был к нему вежлив и внимателен.

Аккуратно через год Погорельский брал двухмесячные отпуска, а затем с такой же аккуратностью пользовался правом два месяца дополнительно похворать. Все это проделывалось им летом во время самой усиленной работы в Рыбинске.

После хищения лет за пять до моего приезда в Рыбинск 25 тысяч рублей из разменного капитала бывшим контролером Ермолаевым Погорельский купил себе в Романовском уезде Ярославской губернии имение. Устраивая его, очень много проводил там времени. Мне за его отсутствием приходилось исправлять обязанности управляющего. Само собой разумеется, это все более и более втягивало меня в служебное дело.

Прежде чем вступить в должность, я принял наперечет кладовую, то есть все капиталы и ценности и, составив об этом акт, послал его в центральное управление. Затем засел за свой столик и принялся за работу. Вскоре все сослуживцы мои оценили во мне сведущего работника, и дело, что называется, пошло.

Во время моего приезда вакансия бухгалтера хотя и была замещена, но назначенный на эту должность секретарь Козловского отделения Густав Францевич Высоцкий еще не приехал. По приезде оказалось, что он мог только вести свой бухгалтерский мемориал. Дело же знал плохо. Каждый раз во время заключения годичных счетов я садился за его конторку и сходил с нее лишь после посылки балансовой с выводом прибыли или убытка телеграммы. <?>

С публикой отношения у меня установились самые лучшие. Квартира казенная была в нижнем этаже здания, в котором помещалось наше учреждение. Квартира порядочная, но первое время, пока не была построена кладовая наверху, в коридоре, или, вернее сказать, в прихожей моей квартиры, стоял часовой у двери в казенную кладовую.

Внесло это, разумеется, большие для нашей жизни неудобства, но что же делать ? приходилось с этим мириться.

Бывали случаи, когда при возвращении ночью откуда-нибудь домой меня часовой до вызова разводящего и до выявления моей личности не впускал в свою собственную же квартиру. Запах в прихожей всегда был отвратительный.

Во время какого-то тревожного по отношению возможных на кладовые нападений положения в моей прихожей было помещено чуть ли не полроты солдат. Но вскоре все образовалось. Кладовая для ценностей была построена наверху, а нижняя [часть помещения] предоставлена в мое распоряжение. Караул из прихожей был выведен. А затем, спустя три или четыре года, учреждение наше из дома Сыромятникова на Волжской набережной было переведено в дом Мыркина против городского театра. Помещения как для учреждения, так и для квартир служащих — управляющего, контролера, бухгалтера, кассира и заведующего зданием — были хорошие…