Анна Тимирева и Александр Колчак познакомились в 1915 году в Гельсингфорсе, куда перевели из Петрограда ее мужа, капитана I ранга Сергея Тимирева. Первая встреча — в доме контр-адмирала Николая Подгурского, общего знакомого Колчака и Тимирева, — оказалась фатальной. «Нас несло, как на гребне волны», — писала Тимирева впоследствии.

«Тимирева была очень живой, остроумной и обаятельной женщиной. Помимо женского очарования Колчака, любившего ее восторженной, чуть пугливой даже любовью, восхищали ее острый ум и интерес к политике», — говорит профессор кафедры истории России РГПУ им. Герцена Анатолий Смолин, готовивший к изданию письма Тимиревой к Колчаку.

Сама Тимирева вспоминала: «Мы жили в Петрограде, ему пришлось ехать в Гельсингфорс. Когда я провожала его на вокзале, мимо нас стремительно прошел невысокий, широкоплечий офицер. Муж сказал мне: «Ты знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный. Он недавно вернулся из северной экспедиции». У меня осталось только впечатление стремительной походки, энергичного шага».

Жена Колчака, Софья Федоровна Омирова, смолянка, была его ровесницей. В семье рос сын Славушка, немного старше Оди — Володи Тимирева. Анна Васильевна и Софья Федоровна много бывали вместе, летом снимали соседние дачи. Когда моряки возвращались из походов, устраивались встречи, вечера, балы. Славное, счастливое время! Не заметить Колчака, конечно, было нельзя. Где бы он ни появлялся, оказывался в центре, а все вокруг превращалось в праздник.

Когда пришел приказ о переводе Колчака на Черное море, офицеры устроили проводы в Морском собрании. Его обожали. Анна Васильевна и Колчак то гуляли по аллеям парка, то возвращались в залу. «Я сказала ему, что люблю его. И он ответил: «Я не говорил Вам, что люблю Вас»». Им было и горько, оттого, что расстаются, и радостно от того, что сейчас, в эту минуту они вместе и никто их не тревожит. Анна Васильевна решила: «Ну, вот и конец». Будет ли он писать ей? Другие люди, новые встречи. Он увлекающийся человек.

В апреле 1917 года командующий Черноморским флотом адмирал Колчак был вызван в Петроград для доклада правительству о положении дел. Из этой встречи он вынес окончательное убеждение, что российская армия совершенно потеряла боеспособность, а Временное правительство фактически не имеет никакой власти. Была отложена намеченная на весну 1917 года Босфорская операция по захвату Константинополя, которую он готовил почти год.

Они встречались в те дни, когда Колчак был в Петрограде по вызову Временного правительства… Вернувшись в Севастополь, он убрал из каюты ее фотографии в тяжелый судовой ящик, который и сам не всегда мог открыть. Они пытались прекратить переписку, но были не в силах этого сделать. Колчак писал, что мог бы согласиться с окончанием эпистолярных отношений как со свершившимся фактом, но и в мыслях не допускал самому положить этому начало.

Немного спустя он написал ей: «Если бы Вы могли бы уделить мне пять минут, во время которых я просто сказал бы Вам, что я думаю и что переживаю, и Вы ответили бы мне — хоть: «Вы ошибаетесь, то, что Вы думаете, — это неверно, я жалею Вас, но я не ставлю в вину Вам крушение Ваших планов», — я уехал бы с прежним обожанием и верой в Вас, Анна Васильевна. Но случилось так, что это было невозможно. Ведь только от Вас, и ни от кого больше, мне не надо было в эти минуты отчаяния и горя — помощи, которую бы Вы могли мне оказать двумя-тремя словами. Я уехал от Вас, у меня не было слов сказать Вам что-либо».

Летом 1918 года Анна Васильевна с мужем ехала во Владивосток и, будучи проездом в Благовещенске, узнала, что сравнительно недалеко, в Харбине, находится Колчак. Её письмо нашло его. В нём были такие строки: «Милый Александр Васильевич, далёкая любовь моя… чего бы я дала, чтобы побывать с Вами, взглянуть в Ваши милые тёмные глаза…»

Вскоре приходит ответ: «Передо мной лежит Ваше письмо, и я не знаю — действительность это или я сам до него додумался».

Ей было 22 года, ему — 41 и к моменту их встречи Колчак успел исследовать воды четырех океанов и двадцати морей, объехал (первый раз) вокруг Земли, выпустил две книги, заслужил ряд русских и иностранных орденов. Между их первой встречей и последней — пять лет. Бoльшую часть этого времени они жили порознь, у каждого — своя семья. Месяцами и даже годами не виделись. Окончательно решив соединиться с Колчаком, Тимирева объявила мужу о своем намерении «всегда быть вблизи Александра Васильевича». В августе 1918 года постановлением Владивостокской консистории она была официально разведена с мужем и после этого считала себя женой Колчака.

Потом в своих воспоминаниях Анна Васильевна писала: «А. В. приходил измученный… Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица — и в то же мгновение он уснул. А я сидела, боясь шевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я всё смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что, кроме этого человека, нет у меня ничего, и моё место — с ним».

К октябрю 1919 года после успехов колчаковских войск тучи над ними стали сгущаться. В это время Колчак в очередной раз отправился на фронт. С ним поехал и главноуправляющий делами Верховного правителя и Совета министров, профессор одного из Омских институтов Г. К. Гинс, человек наблюдательный, с аналитическим складом ума.

Он пишет в своих воспоминаниях: «…За эту поездку я впервые получил возможность ближе узнать адмирала. Что это за человек, которому выпала такая исключительная роль? Он добр и в то же время суров, отзывчив — и в то же время стесняется человеческих чувств, скрывает мягкость души напускной суровостью. Он проявляет нетерпеливость, упрямство, выходит из себя, грозит — и потом остывает, делается уступчивым, разводит безнадёжно руками. Он рвётся к народу, к солдатам, а когда видит их, не знает, что им сказать.

Десять дней мы провели на одном пароходе, в близком соседстве по каютам и за общим столом кают-компании. Я видел, с каким удовольствием уходил адмирал к себе в каюту читать книги, и я понял, что он прежде всего моряк, по привычкам. Вождь армии и вождь флота — люди совсем разные. Бонапарт не может появиться среди моряков».

Анна Васильевна была счастлива. После того как на железной дороге произошла авария, Александр Васильевич перевёл её в свой вагон. Теперь она круглые сутки рядом с любимым, в гуще его дел, в штабе Верховного правителя России на правах переводчицы.

Но счастье длилось недолго: вместе они пробыли с лета 1918 г. по январь 1920-го.  До самого конца они обращались друг к другу на «вы» и по имени-отчеству.

В сохранившихся письмах — их всего 53 — только раз у неё вырывается — «Сашенька»: «Шибко худо есть, Сашенька, милый мой, Господи, когда Вы только вернётесь, мне холодно, тоскливо и так одиноко без Вас».

…После объявления приговора Колчак просил дать ему свидание с Анной Васильевной, в ответ услышав громкий хохот присутствующих.

За несколько часов до расстрела Колчак написал Анне Васильевне записку, так до нее и не дошедшую: «Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне… Не беспокойся обо мне. Я чувствую себя лучше, мои простуды проходят. Думаю, что перевод в другую камеру невозможен. Я думаю только о тебе и твоей участи… О себе не беспокоюсь — все известно заранее. За каждым моим шагом следят, и мне очень трудно писать… Пиши мне. Твои записки — единственная радость, какую я могу иметь. Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня и сохрани себя… До свидания, целую твои руки».

«Я была арестована в поезде адмирала Колчака и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я любила его и была с ним близка и не могла оставить его в последние годы его жизни. Вот, в сущности, и все. Я никогда не была политической фигурой, и ко мне лично никаких обвинений не предъявлялось», — писала Анна Васильевна в своих заявлениях о реабилитации.

Выйдя из лагеря, Тимирева подала местным властям прошение о выезде в Харбин, где в это время жил ее первый муж Сергей Тимирев. В ответ получила короткую резолюцию «Отказать» и год тюремного заключения. Третий арест последовал в 1922 году, четвертый — в 1925-м. Обвинение: «За связь с иностранцами и бывшими белыми офицерами». Ее приговорили к трем годам тюрьмы.

Освободившись, Анна Васильевна вышла замуж за инженера-путейца Владимира Книпера. Но весной 1935 года — новый арест за «сокрытие своего прошлого», лагерь, вскоре замененный поднадзорным проживанием в Вышнем Волочке и Малоярославце. Работала швеей, вязальщицей, дворничихой. В 1938 году — снова арест, шестой по счету.

На свободу она выходит после окончания войны. Из родных почти никого: ее 24-летнего сына от брака с Тимиревым Володю, талантливого художника, расстреляли 17 мая 1938 года. Муж Владимир Книпер умер от инфаркта в 1942-м. Ей по-прежнему не разрешают жить в Москве, и она перебирается в Щербаков (ныне Рыбинск) Ярославской области, где Книпер-Тимиревой предлагают работу бутафором в местном драмтеатре.

52-летняя Анна живет в Рыбинске в жуткой нищете — очереди за хлебом с пяти утра, с номерком на ладошке, вода из колонки на улице, как довесок к скудному рациону, походы в окрестные леса за грибами. Через два года Анну элементарно подставили свои же коллеги по цеху — актеры местного драмтеатра. Якобы за антисоветскую пропаганду. В конце 1949-го следует арест, десять месяцев ярославской тюрьмы и этап в Енисейск.

Через четыре года, в 1954-м, ее отпускают, но опять не дальше Рыбинска. Анна Васильевна возвращается в театр. Ей идет седьмой десяток, она вынуждена  тяжко работать,  просто чтобы добывать себе пропитание, на получение пенсии рассчитывать не приходится: лагерная  работа  в  зачет не шла.

Руки у Анны Васильевны были золотые. Удивительно талантливый человек, в юности она занималась рисунком и живописью в частной студии, позднее в ссылках ей приходилось работать и инструктором по росписи игрушек, и художником-оформителем.

Роскошные резные золоченые  рамы  для  портретов делались с  помощью  пропитанных  клейстером газет, из которых лепился  узорчатый рельеф, покрывавшийся  после  высыхания краской и бронзовым порошком — из зала это выглядело  совершенно достоверно. В одном из спектаклей интерьер украшала громадная ваза. В свете прожекторов  она переливалась и сияла, как алмаз.  На самом же деле ваза была сделана из обыкновенных проволочек, на которые нанизаны кусочки консервных банок.

Частенько во время спектаклей Анна Васильевна сидела в зале и отмечала, главным образом, как и что смотрится из зала. «Погляди! Ах, как хорош пистолет из дерева!» — говорила она гостившему у нее на каникулах племяннику.

Иногда Анна даже выходила на сцену рыбинского театра в небольших ролях. Правда, в письмах к близким признавалась: «Мне не нравится на  сцене и скучно  в гримировочной. Я чувствую себя  бутафором, а не актрисой ни в какой мере, хотя,  кажется, не очень выпадаю из стиля (не комплимент стилю). Очень  прошу… привезти… коробку грима для  меня,  так как этого  здесь нет,  и  приходится побираться,  что  очень  неприятно».

Аккуратная интеллигентная старушка с короткими седыми волосами и яркими живыми глазами. Никто в Рыбинске не знал истории Анны Васильевны, ее происхождения, ее любовной трагедии, связанной с Колчаком. Только вот почему-то режиссер театра, уважаемый человек, да еще с дворянским происхождением, всякий раз, когда Анну Васильевну видел, подходил и целовал ей руку. С чего бы такие знаки внимания какой-то бутафорше, шептались за кулисами.

Некоторые недолюбливали ее за резкость и прямодушие. Поэт Юрий Кублановский вспоминал встречу с одной очень уже пожилой дамой из Рыбинска, которую он спросил о Тимиревой. «Высокомерная, замкнутая была», — вспоминала дама. «Да ведь с вами только разговорись, сразу бы донесли», — полушутя сказал Кублановский.  Дама не возмутилась, а согласно кивнула: «Это правда».

Мне 61 год, теперь я в ссылке. Все, что  было 35  лет назад, теперь уже только  история. Я не знаю,  кому и  зачем нужно, чтобы  последние годы моей жизни проходили в таких уже невыносимых для меня условиях. Я прошу Вас покончить со всем этим и дать мне возможность дышать и жить то недолгое время, что мне осталось, — пишет в 1954 году Анна Васильевна Маленкову. Но реабилитацию она получит только в 1960-м. Тогда и скажет в одном из писем близким в Москву: «Рыбинск  как-то исчерпался».

Кстати, в Рыбинске в одно время с Анной жила и племянница Колчака Ольга. Несколько раз Тимирева делала попытки связаться с ней, но та отказалась. По одной версии, Ольга не хотела встречаться с женщиной, развалившей семью дяди. По другой — боялась чекистов.

После реабилитации Тимирева поселилась в Москве. Умерла 31 января 1975 года.

За пять лет до смерти, в 1970-м, она пишет строчки, посвященные главной любви своей жизни — Александру Колчаку:

Полвека не могу принять —
Ничем нельзя помочь:
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь.
А я осуждена идти,
Пока не минет срок,
И перепутаны пути
Исхоженных дорог… 
Но если я еще жива
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.